Пули-Хумри. Спускаясь с Афганских гор. Талибанский Андараб. Пули-Хумри Фото из архива редакции

В этом году мы отметили 25-летие вывода советских войск из Афганистана. К сожалению, надо признать, что воины-афганцы часто бывают незаслуженно обделены вниманием и заботой общества и государства. И о героических подвигах воинов-интернационалистов мы вспоминаем лишь в памятные даты...
Для Магомедрасула Халикова война закончилась больше четверти века назад. Но ветеран до сих пор не может забыть холодные скалистые горы, взрывы гранат и снарядов, свист пуль и лица друзей-однополчан, погибших в Афгане.

Магомедрасул Халиков, даргинец по национальности, родился в большой семье простых тружеников в дагестанском городе Кизляр. После окончания средней школы был призван на военную службу и с самого начала он решил, что пойдет служить в Афганистан. Готовясь к службе, он усиленно занимался спортом, что потом здорово пригодилось, а, возможно, и спасло ему жизнь.

7 апреля 1984 года. Город Пули-Хумри. Зеленая долина, или как ее называли солдаты «долина смерти». Первый день в «горячей точке». Все здесь казалось чужим, непривычным. Скалистые горы, из-за которых не было видно солнца, запах гари, в воздухе висела завеса дыма. На самолете, который привез новобранцев, домой полетели дембеля. Короткая встреча с ними также оставила в душе какую-то тоску. Но все старались прогнать прочь засевшее где-то в сердце ощущение тревоги. Кто-то шутил, кто-то насвистывал мелодию модных песен, кто-то рассказывал о ярких эпизодах из гражданской жизни. Совсем еще юные, восемнадцатилетние юнцы, но уже совсем скоро они повзрослеют сразу на десятки лет, увидят кровь, слезы и смерть. Во время войны в Афганистане в г. Пули-Хумри находился большой гарнизон Советских войск. Этот город с населением в 60 тысяч человек находится на севере Афганистана, на пересечении многих транспортных путей, так что Ограниченный контингент советских войск там был нужен.

Магомедрасул Халиков попал служить в мотострелковый полк. Вспоминая первый бой, он рассказывает, что в первые минуты хотелось прижаться к земле, закрыть глаза, уши, ничего не видеть и не слышать. Вокруг свист пуль, крики, пыль, песок, казалось, что все это происходит не с ним, что это- страшный сон. Сейчас открою глаза, и все это куда-то исчезнет. Но замешкался он лишь на миг. Затем четко выполнял приказы командира. Два дня батальон выполнял спецзадание, а рядовой Халиков получил боевое крещение. Через неделю была еще одна операция, а потом еще и еще. В минометной батарее Халиков был корректировщиком огня, чуть позже он стал командиром минометного расчета. 22 долгих, кажется, нескончаемых месяцев войны, войны в мирное для страны время. Но пролетели и они и для нашего героя пришло время демобилизации. Он выполнил свой долг сполна.

Магомедрасул Халиков вернулся домой почти на два месяца позже срока. После армии, немного побыв дома, он приехал к родственникам в Калмыкию в поселок Нарын-Худук Черноземельского района. Долгое время работал животноводом. В Калмыкии он вскоре встретил и свою половинку Умукурсум Бахмудовну. Она рассказала нам, что до сих пор Магомедрасул Шахбанович просыпается порой среди ночи из-за снов и воспоминаний о войне и уже она свыклась с мыслью, что «афганский синдром», наверное, навсегда.

В 1990 году Магомедрасул Халиков переехал в п. Адык, который давно стал для него родным. В настоящее время вместе с супругой он работает оператором водонасосной станции в Адыковском СМО Черноземельского района. Работа эта очень ответственная, от Халиковых зависит бесперебойная подача воды в большой поселок. К слову, в п. Адыке почти в каждом доме есть горячая и холодная вода, все удобства. На станции Халиковы разбили небольшой сад. Здесь всегда рады гостям, и к Халиковым часто приезжают и сослуживцы главы семьи. Магомедрасул Шахбанович рассказал, что они, воины-интернационалисты, очень дружны, поддерживают друг друга, делят и радости, и горести.

Магомедрасул Халиков пользуется заслуженным авторитетом среди односельчан, принимает активное участие в общественной жизни поселка, вносит свой вклад в дело военно-патриотического воспитания молодежи. Вместе с супругой они воспитали двух замечательных сыновей: Омара и Курбана, они оба отслужив в армии в ракетных войсках в г. Саратове недавно вернулись домой, возмужавшими, окрепшими. Кстати, когда мы были в гостях у Халиковых, вот уж все были удивлены, когда в разговоре за чашкой чая выяснилось, что сыновья служат в одной воинской части с сыном нашего водителя Владимира Хулхачиева. Узнав об этом, Магомедрасул Шахбанович тут же позвонил сыновьям: «С вами служит земляк из Элисты. Служите честно и поддерживайте друг друга!».

Я проснулся вовремя, оказался -- в какой-то щели, или канаве, недалеко от ослиной тропы, от единственного "хайвея", связующего горные афганские деревушки и большой электрифицированный и автомобилизированный мир.

С самого рассвета на тропинке образовался значительный поток людей, могли заметить и меня. Быстро собрался и пошёл вниз. На этот раз утреннее солнце светило мне в лицо. Тропинка спускалась всё ниже, и вот уже далеко внизу показался четвёртый, большой кишлак.

Интереснейшее дело! Вдоль ручья тянулась то одна, то две колеи, но они не были порождены машинами или мотоциклами. Эти колеи протоптали сотни ослов и пешеходов, ежедневно ходящими в свои горные аулы и обратно!

Навстречу попадались колоритные бородатые мужики с котомками, старики на осликах, мужья с жёнами в чадрах. Я их фотографировал; жители беспокоились и прятали женщин от глаза фотоаппарата.

Бывало даже: идут женщины, открыв лицо – сняли чадру, ведь горы, пустыня, людей нет, никто не видит, и тут из-за поворота навстречу иностранец – я! И-и-и-и! Визг, срочно закрываются в чадру и бочком-бочком, отвернувшись от меня, проходят мимо.

Наконец я обнаружил, что спускаюсь к большому посёлку. Его не было на иранской карте; потом узналось, что он называется Андараб. На большом холме, над посёлком, окружённые распаханными полями, стояли четыре танка, и дула их были направлены чуть вниз, на посёлок, в разные его стороны, чтобы расстрелять весь.

Чьё же это творение? Явно не американских войск (те в глубинке не появляются)! Сперва подумал залезть на эти танки и пофотографироваться, но затем решил не делать: во-первых, могут оставаться мины, а во-вторых, я же не знаю, какие воспоминания в жителях посёлка разбудит моё танковое баловство!

И правильно. Спустившись в посёлок, увидел его население. Девяносто процентов – мрачные бородачи, типичная «Аль-каида», другие десять процентов – типичные стукачи, безбородые молодые придурки с автоматами, следящие за всеми остальными. Зашёл в полутёмную харчевню, попросил чай и лепёшку, сижу, озираюсь вокруг, а люди наблюдают меня. Узнали мою сущность, перешёптываются: «Шурави, шурави» (советский). Один даже спросил, был ли я здесь двадцать лет назад. Я отвечал отрицательно.

В углу харчевни, на вытертых тысячами людей половиках, сидели два мрачных афганца и считали огромную сумму денег. Три года назад у меня у самого могли быть подобные пачки. Теперь, после деноминации 1:1000, такая гора крупных купюр означала 50-100 тысяч долларов. На такие деньги можно купить, наверное, весь посёлок.

Не стал задерживаться в харчевне, вышел. По пути увидел на улице большое дерево, прямо под холмом, на котором стояло четыре танка. Дерево было очень толстое – метра три в диаметре, но внутренность ствола его была пустая, выжженная с той стороны, где стояли танки. Может быть, когда-то в дерево попал снаряд, а потом дупло так и не заросло. Эх, ведь это мои соотечественники двадцать лет назад из танков расстреливали посёлок!

Стал фотографировать дерево – стукачи тут как тут: покажите паспорт! Талаши не везёте ли? Что вы тут делате? Пошли в ментовку! – Почувствовал недоброе, отобрал у них паспорт и свалил в западном направлении, где намечалась машинная дорога. Несмотря на крики и свист сзади, я не стал оборачиваться. А тут, по счастью, уже появилась машина, меня подобрали, и я уехал из Андураба обратно в цивилизацию, в уже знакомый мне Хинджан. Ехали часа два. Денег не попросили.

В Хинджане один из пассажиров машины проболтался ментам, что подобрали меня в Андарабе. Из-за этого меня стали преследовать и здесь, шпионили за мной, свистели, кричали, хотели отобрать паспорт и задержать меня. Я опять отругал всех блюстителей порядка и пешком покинул Хинджан. А пройдя три километра, поймал грузовик до Пули-Хумри и совсем исчез из зоны досягаемости ментов.
Уже позднее, в Москве, я узнал, что пос.Андараб действительно был опорной базой моджахедов в советско-афганскую войну; в 1980-х годах там шли весьма кровавые бои. Так что я угадал в своих предположениях.

Пули-Хумри, как всегда, были весьма хороши. Дешёвые фрукты-овощи, многочисленные харчевни, красивые горы справа. Только вот длинный этот город, километров десять он всё тянется вдоль дороги.
Пока шёл, мимо с бибиканием пронеслась и затормозила маршрутка.
– Помнишь нас? Мы видели тебя в Ишкашиме! Если идёшь в Ишкашим, поехали!

Я удивился неожиданной встрече. В маршрутке ехали работники того самого хотеля, в котором я остановился в свой первый афганский вечер. Но сегодня в Ишкашим мне было не надо, и они весело уехали.

А я добрался до северного выезда из города, туда, где три года назад мы с Книжником мылись и стирались на горной речке. К сожалению, речка сия загрязнилась и обмелела, так как для орошения и электрификации на ней организовали небольшое водохранилище. Я прошёл дальше, город кончился, начались арбузные и дынные поля.

На ближайшем ко мне поле, под деревом на деревянном помосте, сидели три крестьянина, те самые, которых я фотографировал неделю тому назад. А у меня уже был готовый снимок. Я подошёл поближе – меня узнали – поздоровался и вручил фотографию.

То-то было удивление и восторг! Старик – тот вообще, наверное, никогда не фотографировался, может быть, только на паспорт – но и зачем ему паспорт? Только чтобы проголосовать? Младшие тоже были фотографиями не избалованы. И так её смотрели, и этак, и что-то обсуждали, тут же послали младшего за самой большой дыней. Её тут же зарезали и скормили мне, сколько было возможно. Тут же побежали за второй дыней и вручили мне в подарок – пришлось засунуть в рюкзак, отчего он заметно потяжелел. Потяжелел и я.
Поскольку ночевать на арбузном поле мне не хотелось, я пошёл дальше, не стопя, ожидая интересного развития событий и приглашения в гости. Но домов вдоль дороги не было – одни лишь поля. Через десять минут другой седобородый старик, обихаживавший свою арбузную плантацию, обратил на меня внимание, подозвал и с большой радостью скормил мне длинный арбуз прямо с грядки. Съев большой арбуз после большой дыни, я чрезвычайно отяжелел и стал подумывать о скором приземлении.

По счастью, справа от дороги показалось село с мечетью. Вот то, что нужно! Свернул туда. Маленькая деревенская мечеть приютилась среди кустов и арбузных полей. Несколько крупных, высоких, бородатых стариков тусовались на циновках подле мечети, ожидая захода солнца.

Моё появление вызвало большой интерес. Постоянные посетители мечети оказались умными, добрыми и осведомлёнными в мировой политике людьми. Назавтра оказалось, что большинство из них – школьные преподаватели, а имам – по совместительству и директор школы (можно сказать «церковно-приходской»), а также и доктор народной медицины.

Здесь никто не стал нервничать, остерегаться «Аль-Каиды», проверять документы и звать ментов, чего я немного опасался. Наоборот, все стали расспрашивать, потом пытались накормить ещё одним арбузом, потом принесли ужин. Сгустилась ночь.

Электрического освещения не было видно, всё происходило при свете газовой лампы. По причине жары молитвы проходили не в самой мечети, а во дворе её, на циновках. Газовая лампа ставилась впереди и указывала направление на Мекку. Однако, азан (призыв на молитву) звучал не простым голосом, а через микрофон и динамик. Может быть, Саудовская Аравия спонсирует афганские мечети динамиками на батарейках?

После пятой (ночной) молитвы меня устроили спать в комнате у имама.

👁 Отель как всегда бронируем на букинге? На свете не только Букинг существует (🙈 за конский процент с отелей - платим мы!) я давно практикую Румгуру , реально выгодней 💰💰 Букинга.

👁 Знаешь ? 🐒 это эволюция городских экскурсий. Вип-гид - горожанин, покажет самые необычные места и расскажет городские легенды, пробовал, это огонь 🚀! Цены от 600 р. - точно порадуют 🤑

👁 Луший поисковик Рунета - Яндекс ❤ начал продавать авиа авиа-билеты! 🤷

География

Пули-Хумри находится на пересечении главных транспортных магистралей. Через город проходит проложенная советскими и афганскими строителями автострада Кабул - Мазари-Шариф . Главными промышленными объектами города являются гидроэлектростанция , построенная с помощью СССР , и цементный завод, возведенный при содействии ЧССР . Известно также, что при участии немецких специалистов в городе была сооружена текстильная фабрика .

Население

По данным переписи 1979 года в городе проживал 31101 житель. По оценкам на 2007 год население возросло примерно в 2 раза и составило 58,3 тыс. жителей. По этому показателю Пули-Хумри является седьмым по величине городом в Афганистане.

Экономика

Пули-Хумри находится в благоприятном для ведения сельского хозяйства регионе страны. В 12 км к северу от Пули-Хумри находятся раскопки древнего комплекса Сурх-Котал .

Напишите отзыв о статье "Пули-Хумри"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Пули-Хумри

– Qu"on m"amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c"est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.

Как это было? О своей службе в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане воспоминает наш земляк, уроженец села Каменная Балка выпускник Вольского высшего военного училища тыла майор запаса Алексей Александрович Макаров:

Мне не дове­лось пило­тировать вертолё­ты, гонять­ся по го­рам за душманами. У меня остался в памяти свой Афганистан, кото­рый никогда не смогу забыть. Не забудутся те офицеры, прапорщи­ки, сержанты и солдаты, с кем при­шлось бок о бок нести службу на чужбине все эти два года (1987-1989 г.г.)

Когда меня направили служить в Демократическую Республику Афга­нистан, я понимал, не за награда­ми и чинами посылала меня Родина на войну, а чтобы, как тогда принято было говорить, защищать её южные рубежи от врага. И пусть сегодня это решение многие считают ошибкой, но тогда мы были молоды и ехали в чужую страну с искренним желани­ем защитить афганский народ, его законную власть от международно­го империализма.

Службу в ДРА начинал в долж­ности начальника службы снабже­ния 894-го отдельного ремонтно-восстановительного батальона 59-й армейской бригады материального обеспечения в городе Пули-Хумри с 20 марта 1987 года. За время служ­бы побывал в составе автомобиль­ных колонн батальона в городах Хайратон, Баграм, Гардез, Газни, Кабул, Джабаль-Уссарадж. Награж­дён медалью «За боевые заслуги» и орденом «За службу Родине» «за умелые, инициативные и смелые действия в бою, способствующие успешному выполнению боевых за­дач подразделением».

А началось всё с того, что в ян­варе 1987 года меня вызвали в штаб Московского военного округа, где я тогда служил, и сообщили, что по плановой замене мне предстоит от­правиться для дальнейшей служ­бы в Афганистан. Там уже восьмой год шли боевые действия. 10 мар­та 1987 года я был на пересыль­ном пункте в Ташкенте, в штабе Тур­кестанского военного округа. А 15 марта вместе с другими офицера­ми после двухчасового перелёта на военно-транспортном самолёте мы оказались на военном аэродроме в Кабуле, где находился пересыльный пункт 40-й общевойсковой армии.

До Афганистана мне приходи­лось летать на самолётах различ­ных видов, но такого полёта, и осо­бенно посадки, испытывать ещё не доводилось. Мы летели на высоте приблизительно 10 тысяч метров. Ракеты моджахедов с земли до­стать нас не могли, однако, взлёт и посадка – самое уязвимое место во всей цепочке воздушного сообще­ния между Ташкентом и Кабулом. И чем быстрее будет осуществляться посадка или взлёт, тем лучше для тех, кто летит. Поэтому когда наш самолёт резко завалился на крыло и стал падать, нам, молодым офи­церам, ещё не знавшим всех тонко­стей афганской жизни, стало не по себе – побледнели лица, побелели костяшки на пальцах рук. Пошли от­стрелы тепловых ракет для отвода возможного попадания в борт вра­жеских реактивных снарядов. Вре­мя падения с высоты 10 киломе­тров составило всего 5 минут. И вот – долгожданное приземление.

После двухнедельного ожида­ния в Кабуле получил предписа­ние убыть в город Пули-Хумри, где предстояло теперь проходить воен­ную службу.

Пули-Хумри – город на севере Афганистана, центр провинции Ба­глан. Город находится на пересе­чении главных транспортных маги­стралей. Здесь расположен выход к тоннелю Саланг – самому коротко­му пути на Кабул.

Гарнизон Пули-Хумри – это тыл 40-й армии, её арсенал и бригада обеспечения армии всем необходи­мым. Охрану бригады обеспечивал 395-й мотострелковый полк. Здесь же стояли танки, на возвышенно­стях раскинулись заставы. По горам периодически била наша артилле­рия, не давая приблизиться душма­нам. Но по ночам «духи» всё равно обстреливали городок реактивными снарядами.

Через несколько месяцев, при­няв дела и разобравшись в особен­ностях своей работы, я в первый раз был назначен ответственным за сопровождение колонны. Это сей­час в армии на три машины чуть ли не полковника назначают старшим, а тогда колоннами (от 80 до 100 ма­шин) командовали командиры рот в званиях старших лейтенантов и ка­питанов. С каждой колонной в рейс ходил офицер управления. Все­го на колонну было 3-4 офицера. Один (командир роты) ехал в голов­ной машине и возглавлял колонну, второй (зампотех или техник) ру­ководил техническим замыканием в конце колонны и третий (офицер управления) находился в середине колонны. В колонне 2-3 автомобиля охраны с зенитными установками ЗУ-23-4. При обстреле колонн душ­маны старались вывести из строя эти автомобили в первую очередь.

Все командировки походили друг на друга: подъём в четыре утра, за­втрак и в парк за автомобилями. Выход в шесть утра. Провожал ко­лонну лично комбат. Он долго и нуд­но инструктировал, рассказывал о том, какую дистанцию нужно дер­жать между машинами, как надо обгонять, что делать при обстре­лах… Водители, по году и больше ходившие в колоннах, пересмеива­лись, нетерпеливо ожидая коман­ду «по машинам». Наконец инструк­таж окончен, звучит долгожданный приказ, водители неспешно разбре­даются вдоль техники. Начинается движение.

От Пули-Хумри до Кабула дорога в основном идёт по горам. На обо­чине сожжённые машины, часто по­падаются столбики со звёздами в память о погибших здесь воинах.

Летом трудности испытывали из-за жгучей жары, зимой – от кру­тых горных дорог, покрытых льдом, и требовавших от водителей макси­мального внимания и выносливо­сти. Прошли первые десятки кило­метров. В штаб части идут доклады: «На участке ответственности всё в порядке, колонна проходит соглас­но графику движения».

К обеду проделали половину пути, и после небольшого переку­ра снова в путь. Впереди тоннель через перевал Салан. Вдоль доро­ги, метрах в 5-10 от обочины, огром­ная свалка – подбитая в разное вре­мя «духами» советская военная техника, память о чьём-то послед­нем бое. Повсюду развороченные борта, сорванные башни, дыбятся остовы грузовиков. Здесь они над нами взяли верх. Такую картину я наблюдал потом часто. Вдоль всей дороги памятники и обелиски пав­шим солдатам и офицерам.

О Саланге – самом высоком гор­ном перевале мира – знает каждый солдат и офицер, побывавший на афганской войне. Саланг – стокило­метровая трасса, сжатая горными вершинами, утопающая в облаках и вечных снегах, с трёхкилометро­вым тоннелем, пробитым в камен­ной толще Гиндукуша, – соединяет север Афганистана с его столицей.

Караванный путь, доступный для передвижения не более 3-х месяцев в году, в 60-е годы XX века был пре­образован афганскими и советски­ми специалистами в автомобиль­ную трассу. Особое значение он приобрёл в годы 10-летнего военно­го противостояния. По нему достав­лялись продовольствие и боеприпа­сы, гуманитарная помощь мирному населению – так дорога помогала людям выжить. За это Саланг ува­жали, прощая ему погодные ка­призы и массу сюрпризов, ожидав­ших за каждым витком серпантина, предвидеть которые не могли даже опытные водители, исколесившие трассу вдоль и поперёк. Именно там, на Саланге, устраивали самые опасные засады «духи».

Были и чрезвычайные ситуации. За время афганской войны в тонне­ле произошло два случая массовой гибели военнослужащих. 23 февра­ля 1980 года в результате ДТП со­ветская колонна остановилась и 16 военнослужащих задохнулись вы­хлопными газами. Другая, ещё бо­лее масштабная трагедия, про-изошла 3 ноября 1982 года, когда в возникшей пробке в тоннеле погиб­ло 176 человек.

Всё, позади Уланг. Похолодало. Дорога поднимается вверх, к пере­валу. Колонна, поминутно тормозя, жмётся к отвесной скале, пропуская встречные БТРы комендантской бригады. Затяжной подъём до глав­ного тоннеля составляет пример­но 60 километров. Грузовики двига­ются со скоростью 4-5 км в час как вверх по серпантину, так и вниз. Пе­репады высот очень велики. Ника­кие тормоза не удержат гружёный КамАЗ, если он вдруг покатится вниз. А если мотор «не вытянет» на подъёме, то «фура» будет таранить и сбрасывать в пропасть идущие за ней грузовики.

С подъёмом толстый слой жид­кой грязи и мокрого снега под колё­сами постепенно твердеет. Всё плот­нее становится снежный покров. Но сцепление с дорожным покрытием, уходящим вверх лентой, достаточ­но прочное. Уверенно поднимаем­ся туда, где на высоте около 4 000 метров предстоит пройти 16 тонне­лей, и среди них главный – проби­тый сквозь самое сердце Саланга.

Перед въездом в тоннель всем раздали гопкалитовые патроны к противогазам – на случай вынуж­денной остановки машины. Про­ходим первый тоннель, второй, третий… Начинает сказываться раз­ряженность атмосферы, скопив­шиеся в тоннеле выхлопные газы, тянет ко сну… Входим в главный тоннель. Через несколько минут впереди замаячило светлое пятно выхода, с жадностью вдыхаю све­жий воздух, кружится голова…

Спуск с перевала прошёл без происшествий. Только дизелям под силу этот нелёгкий путь, карбюра­торные двигатели «захлёбывались» на перевале от недостатка кислоро­да. Люди выдерживали всё!

Вот за поворотом показались чёрные от копоти и сажи скалы. Я уже по слухам знал – там, внизу, исковерканные обгоревшие бензо­возы. Недавно здесь, на Саланге, душманы обстреляли колонну «на­ливников», следовавшую из Терме­за в Кабул.

Проехали Джабаль-Уссарадж, дальше Чарикарская «зелёнка». Вдоль дороги виноградники, отго­роженные низкими заборами из глиняных кирпичей. Чарикарскую «зелёнку» все колонны старались «пролететь» на большой скорости. Очень много солдат и офицеров по­гибло в этих проклятых зарослях. Для советских военных такие рай­оны были очень опасными. «Духи» обстреливали наши колонны, по­сле чего скрывались в сплошном ковре виноградников. Понять, от­куда стреляли и куда скрылись эти стрелки, было практически невоз­можно. На этот раз всё обошлось.

И вот, наконец, долгожданный Кабул. Остановились в Тёплом Ста­не, чтобы сразу заправить маши­ны на обратный путь. Дальше дви­нулись по городу к штабу армии и складам. Там в течение следую­щего дня разгружались, а наутро – опять в дорогу на Пули-Хумри.

Таким мне запомнился мой пер­вый рейс по афганской «дороге жизни» в составе военной автоко­лонны. За два года службы в ДРА их было двадцать. Со временем это стало обычным и рядовым событи­ем армейской жизни. Хотя не каж­дая командировка заканчивалась благополучно, попадал и под об­стрелы. Ловил себя на мысли, что не так страшна смерть, как её без­образный вид. Когда видишь, что осталось от человека, тошнит и на­чинает болеть голова… Не так стра­шен бой, как его нечеловеческий грохот, помноженный эхом гор – от­голоски ада.

Приходилось ли стрелять са­мому? Да, приходилось. Правда, у меня нет уверенности, что я в кого-то попал. В рукопашную не ходил, ничего такого не было. Если об­стрел – ложишься под колёса гру­зовика и отстреливаешься, и даже зачастую не видишь, куда стреля­ешь. Да и основная задача личного состава нашей бригады другая – ка­чественное снабжение соединений и частей, выполняющих задачи по предназначению, материальными средствами (горючее, боеприпасы, продовольствие, прочие грузы).

Так пролетели два года службы в Афгане. Наступил февраль 1989 года. 10 числа сборная колонна на­шей бригады убыла в свой послед­ний рейс по маршруту Пули-Хумри – Термез, лишь в одну сторону. Вой­на закончилась…

Советскому Союзу оставалось просуществовать два года. В 1991 году он распался. Распалась стра­на, за которую мы воевали…

Записал Вячеслав САДИЛОВ

Фото из архива редакции

Госпиталь. Обстрел Пули-хумри.

Шло время. Точнее не шло, а ползло как больная черепаха.
Говорят, что труднее всего ждать и догонять.
Нам приходилось ежедневно делать и то и другое как в прямом, так и в переносном смысле.
Все ждали, когда всё это закончится. Ведь обещали вывод войск в недалеком будущем. Естественно, невыносимо тянуло домой. Домой к своим родным, и домой к родной земле.
Кроме того, нам, как молодым солдатам (чуть больше полугода за плечами) машины, естественно, достались старые. Так уж было заведено. Поэтому приходилось постоянно догонять "стариков". Быстрее делать, соображать, находить лучшее решение. Ошибки тут могут стоить жизни как нигде в другом месте.

Ритм жизни в армии, и тем более, на этой земле совершенно иной. Очень много дел по ремонту машин. После каждого рейса свою ласточку или барбухайку - кому что досталось нужно готовить к следующей поездке. Кроме того, караульная служба вмешивалась в обычный уклад жизни, сбивая ритмы сна и бодрствования. Молодые солдаты сильно не высыпались, уставали. В первое время трудно было даже найти время выстирать одежду. Вечно зачуханные, забитые, бесправные. Их
легко выделить из основной зелено-серой армейской массы по внешнему виду, по опущенному взгляду.

Одинаковые дни, похожие друг на друга своей обыденной грязью и каторжной работой тянулись, казалось бесконечно.
Тряпочный термометр на здании клуба показывал, что лето набирает силу. Красная отметка на нем постепенно подползала к пятидесяти градусам. Даже асфальт при такой температуре становится мягким. Находиться под открытым солнцем крайне неприятно. Металл на машинах нагревался до такой степени, что можно получить ожог, едва прикоснувшись. Уже давно ходили на обеды с голым торсом - иначе в столовой просто невозможно находиться, хотя чаще всего обедали где-нибудь в пути, в дороге.

Рейсы, так же как и дни, были похожи один на другой. К счастью, проходили спокойно. Все чаще у дороги можно встретить дымящийся остов машины. К счастью, нашу колонну неприятности обходили стороной. Чаще всего ходили в Пули-хумри, реже через перевал Саланг в Кабул или Баграм. Летом этот перевал вполне удобен для езды. Ни снега, ни льда на дорогах. Старики говорили, что придет зима, и мы узнаем почем фунт лиха. Ну а пока было лето, и оно тоже доставляло немало неприятностей.

Уже притупилась внешняя настороженность, точнее не притупилась, а перешла во внутреннее состояние, куда – то в голову, мозг. Уже привыкли к бесконечной жаре, чёрным тучам пыли, поднимаемой иногда южным ветром «Афганцем», смирились с недостатком сна. Привыкли ноги целый день давить на педаль газа, а руки – крутить руль и переключать скорости. Научились довольно быстро менять колёса. Особенно, когда в каждом рейсе приходилось делать два – три своих колеса и « помогать» старослужащим. Даже не верится, что так часто могут прокалываться колеса.

Трудно было сжиться только с дедовщиной. Впрочем, очень многому можно дать объяснение и оправдание. Во всяком случае, нас гоняли для того, что бы мы научились делать быстрее, точнее - что бы в экстренной ситуации из-за нашей нерасторопности не погибли ни мы сами, ни люди из-за нас. Ну да ладно.

Прошло всего два месяца, а я уже попал в госпиталь с желтухой. Отсутствие должной гигиены и большая распространенность заболевания в этих краях делают свое дело.

Госпиталь находился в Килагайской долине, в нашем военном городке, недалеко от одноименного Афганского города Пули-Хумри. В этой долине, похожей на огромную пыльную яму останавливались на ночлег все колонны.

К счастью, болезнь не страшная. Просто некоторое время был похож на лимон.
Но госпиталь есть госпиталь. Ни работ, ни забот. Хороший сон, уйма времени. Среди армейской суеты это как побывать на курорте. Конечно, я отдохнул, даже немного поправился. Недели через полторы чувствовал себя совершенно бодрым и здоровым.

Белоусов! – окликнул меня в коридоре начальник отделения майор Васечкин. Добродушнейший человек, прибывший сюда, как мне казалось, не ради карьеры и денег, а для того, что бы лечить и помогать.

Да, товарищ майор.

Капельницы тебе отменяют, завтра переходишь в шестую палату.

Так, думаю, - для выздоравливающих.

Наконец-то! – тон по-настоящему радостный. Может быть, где-то в душе оставались нотки сожаления, что лафа закончится, но эта вольная бездельная жизнь изрядно надоела. Не могу сидеть без дела, да и к своим тянет.

За время пребывания в госпитале, нашёл хорошего друга. Максима Горева из Подмосковья. Он служит, как и я водителем, тоже в Хайратоне, недалеко от нашей части.

Незаметно пролетела еще пара недель. Чувствовал я себя отлично, но начальник отделения с выпиской не торопился. Анализы еще не пришли в норму.
Июль, самый разгар лета. Очень трудно описать ту, всюду проникающую безжалостную жару. Даже ночью температура не падает ниже сорока. Чтобы заснуть приходилось, накрываться намоченной простыней. Что бы переждать жару, унимавшуюся только к полуночи, мы выходили на «свежий» воздух поговорить, вспомнить гражданскую жизнь, спеть под гитару любимые песни.

Если брали гитару, то выходила целая толпа. Песни – одно из немногих доступных развлечений в этом страшном мире.

За время пребывания в госпитале, Пули–Хумри «духи» (душманы - прим автора) сильно не обстреливали. Мелкая стрельба слышна часто, особенно по ночам. Плюс каждый день наши из «градов» обрабатывают окрестные горы и караванные тропы. К этому уже давно все настолько привыкли, что, наверное, и не замечали вовсе.

На городок внезапно, как это бывает в горах, опустились сумерки.
Как обычно, мы сидели с Максом на крыльце, рассказывая байки о прошлой жизни.

От меня до Москвы километров 15-20 будет. Три остановки на электричке.
- Класс! - искренне завидую другу. Я был в Москве, на фестивале в восемьдесят пятом, очень понравилось. Недалеко от Измайловского парка жил. Даже Сенкевича видел утром с сенбернаром. Надо будет к тебе в гости заглянуть.

Заезжай - Макс улыбается. Всегда буду рад. Серёга, а от тебя до моря далеко?

Не очень. Метров триста. Сознание отбрасывает мысли назад к теплой воде и песчаному пляжу, где отдыхали со школьными подругами осенью, за пару месяцев перед призывом. Вспомнились теплые деньки бабьего лета, ласковая, невероято чистая вода с ровной гладью и золотистая кожа девушек. Как я соскучился по всему этому! Эх, окунуться бы сейчас.

Свистящий звук заставляет нас прерваться, поднять голову.

Ракетница – махает рукой Макс.

Да, наверное.

Но свистящий звук резко обрывается, перерастая в оглушительный взрыв с разлетающимися в разные стороны огненными точками.

Здорово, говорю, салют как у нас в Керчи на девятое мая.

Но особо улыбаться не приходиться, потому, что такого мы ещё не видели, да к тому же реактивный снаряд упал всего в трёхстах метрах от нашего модуля на продовольственные склады, да вслед за ним надрывно просвистели ещё два, разорвавшись там же.
А это уже не шутки. Чуть дальше находятся артсклады. Если туда попадут, наш модуль придётся строить заново. По свисту определили, что снаряды летят либо через нас, либо недалеко от нас.

Бежим в процедурку, чтобы погасили везде свет. После того, как сделали все меры по безопасности, садимся отдохнуть и отдышаться.
Мальчишеский интерес переборол страх, и мы снова вернулись наружу, даже залезли на крышу модуля. Тем более, прятаться от реактивных снарядов в этих фанерных коробках не лучшая затея.

С высоты было заметно, что обстреливали не только склады, а главным образом аэродром и полк, километрах в двух от нас.
- Что же свет не тушат? - раздраженно говорит Макс.

Да и наши чего–то молчат. Стрельба в одну сторону. что за ерунда? – говорю с досадой.

Через пару минут непрерывного обстрела свет погасили во всей долине, или повредили генератор. Ещё пара снарядов упали в районе продскладов, недалеко от нас, на пару секунд освещая округу.

Слышишь, ей богу через голову летят - сказал возбужденно Макс. Может лучше уйти?

Из больничных модулей вышло довольно много людей. Такой обстрел это уже перебор, даже для этих мест необычно.

Чёрт его знает, откуда стреляют. Огненный след от реактивного снаряда появляется только через время после выстрела.
Наконец раздался и первый ответный залп. Мне показалось, ответили из полка зенитки. Почти сразу после них ударили грады, с оглушающим воем выбрасывая снаряды и поднимая вокруг себя тучи пыли. Ударила установка из другого места, третьего. Некоторых я раньше не видел. Духи больше не стреляли.

Что за интерес по очереди стрелять? – Макс с досадой махнул рукой. Идем спать.

На этом неприятный инцидент, если его можно так назвать, закончился.
Постепенно все разошлись спать. Наши установки ещё долго стреляли, унося с диким воем смертоносные снаряды в мрачную пустоту. Конечно, в эту ночь уже было не до сна.
Говорят, только два раненных. Верится с трудом, но тут, в госпитале сразу стало бы ясно про убитых.

На следующий день несколько духовских ЭРЭСов попало на стоянку машин. Там был виден свет. Это резко демаскировало. Как потом выяснилось, это была третья рота моего батальона. Тоже раненные.
Прошёл ещё день. Вечером, пришла в голову мысль, сходить на стоянку, проверить, не пришли ли наши колонны. Ужасно хотелось поговорить с ребятами. Почти месяц мы их не видели.

Конечно, по уставу запрещено выходить за пределы госпиталя, но никто такие вещи не контролирует. В синей госпитальной одежде, или "синьке", как мы ее называем, идти неудобно. Все-таки, до пыльной ямы-стоянки полтора-два километра пешком в основном по пустырю.

Хорошо, когда налажены связи с вещевым складом через старослужащих, с которыми тоже были неплохие отношения и из–за гитары, да и просто человеческие. Поэтому солдатская форма, нужно заметить, гораздо лучше той, в которой я пришел из учебки, уже давно лежала под матрасом. Путь туда не опасный, вокруг только наши. Сюда бачам вход закрыт, поэтому ожидать неприятностей от дороги нечего.

Можно сказать, красивая равнина раскинулась между гор, если иметь большую фантазию. Сухая выжженная земля с толстым слоем пыли, в которой утопали "солдатские" кроссовки - ну почему мы не взяли сапоги? Почти никакой растительности. По периметру на верхушках гор расположились наши блок-посты.

За незначительными разговорами незаметно добрались с Максом до стоянки.
В груди что-то сжалось, когда я увидел издалека знакомые КамАЗы. Оказалось, что только моя колонна пришла в этом вечер. Макс наотрез отказался идти к моим и ему пришлось одному вернуться в госпиталь.

А я шел к своим. С радостью и опаской одновременно.
По правде говоря, не думал, что меня встретят хорошо.
Но не только мой призыв, но даже вся узбекская компания вышла меня встречать. Все улыбались, поочерёдно хлопая по плечу.

Тут же нашлась гитара. Вечер выдался просто сказочным. Пожалуй, один из лучших вечеров за всю службу. Поочередно расспрашивали и рассказывали. Даже такие, казалось, обидные слова, как "притащился наверное там", "закосил от службы" были сказаны скорее с теплой завистью.

Желание возвращаться в госпиталь у меня пропало напрочь. Единственное, что тревожило – это документы, которые остались там.
Бек сказал, что он тоже когда-то сбежал из госпиталя, документы потом переслали в часть. Это обнадежило. Но как отнесется командование?
К счастью, ротный меня поддержал и решение было принятно немедленно.
- Езди на здоровье, если хочешь - сказал он, тряся меня за плечи. Вон, какую ряху там наел.

Поскольку я был без дела, меня поставили в наряд на кухню ПХД.
Тут я почувствовал, что тяжело будет переключиться сразу с одной жизни на другую, но ничего не поделаешь, когда-то надо.

После долгого отсутствия был сильно заметен контраст между моим призывом и старшими. Наши выглядели забытыми, усталыми, грязными. На моей машине, как сообщил Сейдамет, ездил Бочаров – парень из моего призыва. Точнее не ездил, её в рейсе не было, она стояла в части готовилась к списанию. С неё уже переставили на другую машину зенитную установку и двигатель - единственные работающие механизмы.

На следующее утро построение, командир роты отдал приказ на марш и вперёд, вернее назад, домой, в Хайратон. Меня посадили к Иванчуку, он накануне подвернул ногу.

Вот и закончился Госпиталь, лёгкая жизнь. Этой ночью, я сходил последний раз туда, попрощался с Максом, взял оставшиеся вещи.

Как всегда, ранним утром подъем, построение, короткая инструкция ротного и домой.
Весело работает мотор, знакомые запахи едкого дыма из выхлопных труб, шуршание колес по щебенке.
Проехали Дорожный пост на выезде из Долины, несколько зигзагов по спуску вдоль реки, Афганский город Пули-Хумри - вроде все как всегда.

К сожалению, дальше пошли трудности. Останавливались прочищать воздушный фильтр – мотор совсем не тянул на подъём, затем пробили колесо. Еще одна остановка в помощь Смирнову – тоже колесо пробил. Так оказались вместе с машинами тех замыкания.

К жаре более-менее привык, по крайней мере, мог свободно себя держать, чтобы не спать. Потихоньку отмечаю в голове перемены в дороге. Выгоревшие кое-где склоны гор, новые остовы разбитых машин по краям. Что ещё? В дуканах появилось много фруктов – гранаты, инжир, яблоки, хурма, арбузы, дыни. А люди те же, с хмурыми смуглыми лицами, чаще в чалмах, в грязно-серой одежде. Такие же раскрашенные машины, вездесущие бачата, предлагающие чарз (косяк), жвачку, сувениры и норовящие что-нибудь стащить.

Старые вопросы и ответы – что есть, бача, что надо бача?

Подъезжай к дукану с арбузами - говорит Иванчук.
Снижаем скорость берём вправо.
- Эй, бача, чан паэса? (сколько стоит - прим автора).
Дуканщик не заставляет себя ждать, сам подбегает, предлагает товар.
- Четыреста – один штука - в Узбекистане его вполне можно было бы принять за своего.
Иванчук через окно даёт афошки, получает арбуз. Всё отъезжаем.

Арбуз купили, только резать нечем. Обгоняй потихоньку наших, нужно найти нож.
Обгоняем одного, другого. Находится и нож. На ходу передаем, на ходу режем, едим, и даже успеваем угостить других.

Про все новости и перемены в части уже расспросил, поэтому оставшуюся часть дороги едем молча. Встряска от теплой встречи дала возвышенное приподнятое настроение. Ощущение, словно ехал домой.
Сразу за афганским поселком Ташкурганом останавливаемся помочь Вадиму Булгакову. У него "сгорело" два колеса на шаланде. Долго возились. Пришлось оставить по одному колесу на оси с каждой стороны. Вместо второго- диск. Устали как собаки. Возле следующего дукана взяли дыни, арбузы. Нужно было перекусить после тяжелой работы перед последним рывком через пустыню.

Заметна усталость, пальцы на руках трясутся. Делаю попытку расслабится, но за дорогой слежу внимательно. Пустыню проезжали на максимальной скорости. Жара невыносимая. За очередным барханом показывается царандоевский пост (царандой - народная армия Афганистана, условно говоря, помогала нам - прим автора) и первые строения Хайратона.

Сворачиваем с асфальта на пыльную и ухабистую дорогу. Проезжаем несколько частей, наконец видны и наши жёлтые модули. Изо всех сил давлю на сигнал, добавляя его в общий гул колонны. От души радуемся, что "без происшествий" прошёл ещё один рейс.
Машины поставлены на стоянку. Грязные и усталые бредем в глубокой пыли к жилым модулям. Выстраиваемся на плацу. Как всегда, нас встречает комбат.

Здравствуйте солдаты - "батя" старательно выговаривает букву О.
Отвечаем как можем, вразнобой - сказывается усталость.

Рад что вы все вернулись и привезли нашего больного.

В его тоне слышаться странные нотки. Это не его стиль. То ли грусть, то ли радость.

Вы, наверное, еще не знаете, что случилось с Пули-хумри.

По рядам прошел шепот. - Что случилось? Все смотрят друг на друга, но каждый лишь мотает головой.

После небольшой паузы комбат продолжает. - Нет больше Пули-хумри.
- Как так? - наверное, сказано было всеми одновременно.

Разметало его. Через час после вашего отъезда в артиллерийский склад попал ЭРЭС. Начали рваться снаряды. Сдетанировала взрывчатка. Взрывы продолжаются до сих пор. Передают, что много потерь, хотя большую часть людей удалось эвакуировать.
С минуту стояла полная тишина.
- Вот такие вот дела - комбат тихо вздохнул. Идите отдыхать.
Вся рота посмотрела на меня.
Да ты как задницей чувствовал. До меня с трудом доходили слова. В голове прокручивалось возможное кино, останься я в госпитале. И что с Максом? К сожалению, этого узнать уже не удастся. На войне, как и в жизни - у каждого своя судьба. Моя служба это несколько раз доказывала.